Протоиерей Александр Коротаев: «Хиландар» (рассказ об Афонской горе)

В нашей северной стороне, где очень долго приходится пережидать зиму, можно научится пережидать все, что хочешь. Можно убедиться, что все действительно кончается. Но вырабатывается вредная черта не радоваться переменам, не встречать, приветствуя, то, чего так долго желал. Исчезает навык вообще чего-то желать. К сожалению, этот «буддизм» почитается за добродетель, и весна не начинается даже с приходом весны. Но если Вы однажды заметили, что Вас что-то беспокоит и это беспокойство, ничем не заглушить, и нигде не найти ответа, нужно собираться на Афон.

Берега Афона

Афон – это государство в государстве. То ли республика, состоящая из отшельников, то ли монархия во главе с Пресвятой Девой Богородицей. Вот также и девам, и женщинам туда входа нет – население на сто процентов мужское.

Вам повезло: Вы мужчина, Вы добились разрешения поехать на Афон, и вот уже ваш путь морем на пароме вдоль берега, по которому по бокам узкого, вытянутого в море, гористого хребта расположено двадцать больших монастырей, не считая малых. Это скиты, кельи, каливы, кафизмы и пустыни. Особенно интересны для нас были бы пустыни — это хижины либо пещеры, напоминающие орлиные гнезда, обычно в горных, труднодоступных местах.

Монастырь Симонопетр

Там проживают монахи, понуждающие себя к суровой уединенной жизни, ничем не нарушаемой молитвенной тишине. Эти пещеры отделены друг от друга скалами и непроходимыми ущельями, а соединяются между собой узкими тайными тропами, висячими лестницами и цепями.

Внешний вид монастыря Хиландар

Монах – это тот, кто добровольно ставит себя в условия разного рода лишений и ограничений. Например, пищи, развлечений, радости общения с людьми. То есть, держит себя «во аде» в телесном и душевном смысле. Важно всегда чувствовать недостаток. Ведь если руки, воздеваемые кверху, чем-то заняты, куда Бог положит свою помощь? Вот почему блаженны алчущие и жаждущие, ибо могут принять. Блаженны нищие – ибо не самодовольны.

Сказать, что Вас на Афоне никто не ждет, не будет правда. Вас не спросят сначала, кто вы и зачем. Дадут стакан воды, кофе, лукум. А то и, по обычаю, рюмочку. И только Вы выпили и согрелись, и нужно бы заговорить о самом важном, и на тебе — как об этом говорить? Как это называется?  Про некоторые вещи можно спрашивать жестами. Например: «Как вам здесь живется?». А греческий монах, возведя руки к небу, изобразит: «Слава Богу за все!». На этом вся беседа без языка и закончится. Останется сказать: «Спасибо, До свиданья». И так, пройди хоть все двадцать монастырей, один за другим. Главное для Афона – это знать, как называется то, за чем Вы приехали. Потому что все, что так или иначе беспокоит, нужно еще уметь назвать словами. А иначе, как Вам ответят? Или молчи. Что многие на Афоне и делают – молчат и смотрят, смотрят и молчат. Ходят на долгие ночные службы, работают, чтоб не даром хлеб есть. И так становятся постепенно монахами. Так вот, то, зачем люди едут на Афон, – это благодать.

Паром

Уранополь – это еще не Афон. Это городок на греческом берегу, откуда стартует паром. Пока мы устроились на ночлег в уютной гостинице, прошло полдня, и наступил вечер. Наверное, правильно, что отдохнули, успокоились перед Афоном. В Уранополе остался мир.  На пароме еще более понимаешь, что ты уже за границей. Полиция ходит по палубе, вот она, рядом. Паром везет машины, кирпич, цемент и паломников. Он поплывет вдоль берега, будет приставать к пристаням монастырским. А ты будешь думать — так ли ты все это себе представлял.

Интерьер церкви Константина и Елены.Стасидии

Несколько сотен греков, некоторые курят – у них верующим курить тоже грех, но не очень. Курят не как у нас, не так отчаянно. Большая часть, очевидно, верующие. Плывут, как если бы мы ехали, например, в Троицкую Лавру. Только у нас больше женщины, а здесь одни мужики. Непривычно, хотя и логично. Негромкий говор, шум двигателя. Крики чаек, которые привыкли к ежедневному парому, как к завтраку. Те, кто чаек кормят, похоже, не первый раз плывут. Потому что кормят с навыком, заготовив хлеба, ждут, как дрессировщики, пока чайка возьмет хлеб с ладони. Действительно, показалось, что мы делаем круги вокруг острова, а не плывем вдоль протяженной кромки. И круги эти сужаются и сужаются…

С моря берега рисуются все яснее; рощи и долины на разных высотах просматриваются по отлогим склонам живописных скал. Над водою кое-где возвышаются древние сторожевые башни – пирги. Паром идет медленно, можно рассмотреть отдельные здания монастырей. Иногда паром причаливает, оставляет грузы и людей.

Один за другим проходят прибрежные пристани монастырей – арсаны.

– Не сходите ни на одной, – объяснили нам, – пока не скажут: «Вот он, Русский Пантелеймонов монастырь!».

Какая мощь! Сила! Огромный город, а не монастырь. Узнаю, на что похожи эти смелые зеленые крыши. Да это же Город Изумрудный, сказка детства. Это целый город – монастырь. Так его и греки называют: Зеленый монастырь. В Зеленый монастырь ведут все дороги. С детства, из «Волшебника Изумрудного города», запало понимание, что все, что мы ищем, в нас уже где-то есть. А когда мы достигаем цели – оно лишь осуществляется.

Сад Богородицы

Русские на Афоне жили давно, но первым первым русским монастырём был не этот Пантелеймонов монастырь, а старый. Старый «русик». В нем и сейчас живет один монах, как сторож. Русик отстоит метров пятьсот выше нового Пантелеймонова монастыря. Однажды в Старый монастырь был послан благочестивым сербским королем Стефаном отряд для оказания помощи. Во главе отряда был сам сербский королевич Ростка. На Афоне он задержался, потому что настигла его там благодать. Твердо решил он — не возвращаться, стать монахом. Месяц его нет, больше. Отец ждет, снова посылает отряд — где королевич, наследник престола? — а из окна сторожевой башни падает мирская одежда — нет здесь уже такого королевича, а есть инок Савва, впоследствии святой Савва Сербский.

В отношении благодати был такой случай. Однажды мы отправились в Оптину пустынь. С нами поехала дочка друзей – студентка. Там началось с ней нечто. Подходит она ко мне на второй день и говорит:

– Не понимаю, что со мной. На службе стою – плачу, по улице иду – плачу…

– Это Благодать, – говорю я ей.

– Не знаю я, как это называется, а домой, я твердо решила, не вернусь. Не вернусь! – говорит, – Полы, туалеты буду мыть, любую работу делать…

– Это невозможно, – говорю я, – Мужской монастырь.

А она:

– Решила, – говорит, – Вот лягу здесь и умру.

И села, где стояла.

– Не беда, – говорит эконом монастыря, – пусть останется, поосмотрится. Работает у нас здесь несколько девушек, и ей работа найдется.

Как она обрадовалась!

Но вдруг решила возвращаться с нами. Говорит, что только вещи собрать. В конечном итоге так в Оптину и не уехала. Что же это такое, почему, когда до желанной цели остается один шаг, наша былая решимость исчезает?

А вот как писал Силуан Афонский: «Знаю человека, которого милостивый Господь посетил своею благодатью; и если бы спросил его Господь: «Хочешь дам тебе еще больше?», то от немощи плоти душа сказала бы: «Ты видишь, Господи, что если больше, то я умру, ибо человек ограничен и не может понести полноту благодати».

Стена Иверона

Жизнь монаха начинается в миру, а завершается в монастыре. Но та жизнь, которые верующие люди «чают» по смерти, у монаха начинается еще в этой жизни. Поэтому конца жизни у монаха в общем смысле нет. Одна жизнь плавно и сознательно переходит в другую. Без перерыва.

На Афоне практически нет кладбищ. На короткое время останки погребаются по особому обряду, а через три года чистые, будто лакированные, косточки изымаются из земли и аккуратно складываются в особые хранилища – костницы, на стеллажи, до времени всеобщего Суда. Останки, имеющие не белый, а восковой цвет свидетельствуют об особой святости жизни. Кости праведников источают благоухание. Братия лобызают череп и подписывают. Затем его несут в костницу и кладут вместе с другими черепами.

Крест на вершине

Дороги афонские – разные. Такие есть тропы, что не пробраться не исцарапавшись. Шаг в сторону неосторожный – и можно из пропасти не доставать, такая высота. Дороги размываются ливневыми потоками, укрепляются потом монахами. Крупные монастыри и столица Карея соединены дорогами, проезжими для машин и строительной техники. Некоторые тропы загадочно прерываются.  Афон – настоящий рай, Сад Богородицы. Ходить пешком, как известно, очень полезно во всех отношениях Особое дело – ходить пешком по Афону. Это дело необычайной целебной духовной практики – пешее делание, молитва ногами. Но наш руководитель группы постарался, и нам для поездки в Хиландар дали «Лендровер-Дефендер»!

Карея

Карея – единственный город на Афоне. Пять тысяч населения монахи, представители монастырей, паломники, наемные рабочие. В городе всего одна улица и несколько переулков. В центре – старинный Успенский собор, где хранится чудотворная икона Божьей матери – «Достойно есть». Вдоль главной улицы – мастерские по изготовлению утвари, лавки, кофейни. А вот и административное здание – Протат, правительство Афона. Здесь не самое подходящее место, чтобы остаться незаметным. В архондарике, гостиной Пантелеймонова монастыря, висит фломастером написанный текст: «Может, и ты найдешь того, чья благодать покроет тебя». На какую-то секунду мне показалось, что эта надпись висит специально для меня. Так оно впоследствии и оказалось. Только не в Пантелеимоновом монастыре, а в сербском монастыре Хиландар.

Мне нравится, как звучит слово – Хиландар. Тогда не спросил, сейчас не знаю, как переводится, с сербского или какого другого языка. Ему-то и положил начало Савва, бывший королевич. Хиландар производит впечатление крепости благодаря своим мощным стенам и башням. Со дня основания святой монастырь Хиландар – четвертый по величине на Афоне. По количеству же принадлежащей ему земли, наверно, самый большой. Знаменитая святыня Хиландара – чудотворная лоза, исцеляющая от бесплодия. В благодарность за родившегося сына богатый вельможа скупил многие земли Афона и подарил Хиландару.

Хиландар. Двор

Наконец мы в Хиландаре, нас встречают лукумом, водой и кофе. Рассказывают, где располагаться после службы на ночлег. И в это самое время входит старец – иеромонах. И вдруг будто солнце у меня внутри вспыхнуло! Глаза закрыл и боюсь открыть – как светло… «Мама!», – про себя воскликнул. С той минуты до вечера я не промолвил ни слова, никому ничего не говорил. Причина в том, что если бы я чего-нибудь сказал, я бы лопнул от слез. Так ходил вместе со всеми молча по монастырю, в храм, в ризницу, смотрел иконы, фонтан, лозу виноградную. Колодец, часовню, цветы, угодья монастырские. А в глазах водяные линзы – слезы – все увеличивают. Окружающий мир как вода в чашке раскачивается, вздрагивает при движении. И скажи я что-нибудь – вырвется рыдание, и тогда надо будет объяснять, что с тобой происходит. А я разве знаю?

Костница Пантелеимонова монастыря.

Так хорошо мне, что только про себя повторяю: «Господи! Господи!». Направо иду: «Господи!». Налево иду: «Помилуй!». Это, думаю, наверное, так же как с Саввой Сербским. Только он был серб в русском монастыре, а я – русский в сербском… «За что мне радость такая! Господи! Что я сделал такого, чтоб ее заслужить?». И слышу ответ: «Это только подготовка. Чтобы потом, когда настигнет тебя полная благодать, сердце выдержало и не разорвалось». И через эти слезы мне как белый день вдруг стало ясно, что Афон – это особая тишина, прозрачность своего сердца до самого дна. Увеличенная слезами-линзами, всякая мысль приобретает особую яркость, каждое воспоминание имеет четкую форму, цвет, звук, иногда даже вкус и аромат. А еще что очень важно – отдает болью разной степени силы. На эту боль ум отзывается внутренним вздохом, тихим стоном, вслед за которым начинается молитва…Ведь если я «умом стою» в каком-нибудь болезненном воспоминании и не бегу от него, а наоборот, терплю и прошу: «Вот здесь, Господи, надо полечить, здесь болит», то сразу же становится легче. Прямо на глазах затягивается рана, подсыхает болячка, и вот все, – уже не болит. Отпускает... «Держи ум свой во аде и не отчаивайся», – наверное, только на Афоне можно правильно понять эту фразу.

Так прошел день, и вечер, и ночь. Утром мы должны были отправиться дальше — на пароме до порта Дафни, а там восхождение на вершину. Когда все присели на дорожку, в ожидании парома на пристани, я объявил о своем твердом намерении остаться.

– В общем, не поеду, – сказал я, – не уговаривайте. Здесь вот лягу и умру, – и сел, где стоял.

Византийское время

Неожиданно для меня никто не стал меня отговаривать. Долгая пауза возникла и, благо, паром даже еще не показался, состоялся непродолжительный разговор.

– Ничего, ничего, – это сказал старший в группе священник, – Человек создан Богом свободным в благодати. Кто может запретить тебе остаться…

– Боюсь, – начал я тогда сомневаться, – что через месяц меня поймают и выдворят. И вас подведу…

И стало вдруг мне себя жалко, домой захотел. Нет, для начала с женой, детьми попрощаться. А там уже благословиться, и на Афон. «Пожалуй, вернусь», – передумал я. Не знаю, послышалось ли мне, что где-то вдруг с шумом закрылась дверь… Показался ли мне немой укор в глазах моих товарищей… Что же это такое, почему всегда так – только желанное становится доступным и остается последний шаг, наша былая решимость исчезает?

Паром. Флаг Греции

Знаю, что в глубине сердца, под толщей мусора, как огонь под пеплом, мерцают составляющие моей единственной вечной жизни. Сейчас я их почти не слышу и совсем не вижу… Но вот! – больно, здесь, Господи, надо полечить! И отпускает. Лоза хиландарская, часовня, колодец. Афон может настигнуть тебя в любом месте, в любое время.

Церковь Иоанна Предтечи


Понравилась статья? Поделитесь ссылкой с друзьями!